13.01.2010 - Весна 1968 года. Пражская весна в Одесском военном округе. (Часть 4)

День начинался с раннего подъема. Тронутая изморозью высокая трава луговины, представляла собой фантастическое зрелище. Так и хотелось пройтись по ней и, оглянувшись, посмотреть на темный след от своих ног, резко выделявшийся на серебристо-белом фоне. Чуть позже, под действием лучей утреннего солнца, изморозь превращалась в миллионы блестящих и переливающихся на солнце алмазов. Они играли и отбрасывали блики, соперничающие по яркости и насыщенности цветов с самой радугой. А еще через час роса испарялась и трава приобретала свой естественный сочный зеленый цвет. Она еще не успела пожелтеть и пожухнуть. Получасовая физзарядка, проведенная на опушке леса, пробежка и умывание в ледяном ручье, делали нашу кожу упругой и здоровой. Нужно сказать, что я никогда прежде до и после службы, не вел более здорового образа жизни, и не проводил на природе столь долгий промежуток времени. В том памятном году мне довелось прожить на улице немногим более полу года. Вот это был пикничок…
После обильного и плотного завтрака, я должен был завести машину, прогреть ее и запустить бортовой генератор. После этого сфера моей деятельности перемещалась в кузов летучки. Отбоя от заказов не было. Перед глазами мелькали кулачки патрона, вилась стружка. Пахло перегретым металлом и маслом. Обычная для механических мастерских обстановка. Короткий отдых выдавался лишь в минуты перекуров. Тогда появлялась возможность выйти на улицу и подышать свежим воздухом.
Удивительно, но после того случая на магистрали, лейтенант А. Фель оставил нас в покое и не проявлял активности. Он формально исполнял свои обязанности, но никого не допекал и не придирался. И это было прекрасно. Ибо без его вмешательства мы работали и исполняли свои обязанности, не раздражаясь и не тратя духовных сил на этого идиота.
Дважды мне довелось быть свидетелем трагических событий. Первый из них произошел вскоре после нашего размещения на новом месте. Неподалеку от моей технички выстраивали машины, ожидающие своей очереди на ремонт. Среди них самой близкой ко мне был радиолокатор, смонтированный на шасси Т-34. Он стоял в нашем расположении несколько дней. Его экипаж состоял из одного механика-водителя. Последний заполнял свой досуг всеми доступными для него способами. Не имея над собой старшего по званию и штату, парень откровенно изнывал от безделья. К ремонту чужих машин этих водителей не привлекали. И они, как правило, слонялись без дела по расположению части, либо бродили по опушке, опасаясь углубляться в лес. В то утро я через окно видел фигуру этого парня, склонившуюся над инструментальным ящиком в кабине. Во время очередного перекура я вышел на улицу и остановился в тени неподалеку от локатора. Внезапно прозвучал негромкий взрыв, над головой парня взвилось облачко дыма. Он нелепо взмахнул руками и не поднимая их высоко, а полураскинув в стороны, начал отступать от кабины спиной ко мне. Его движения были неуверенными и испуганными. Споткнувшись о камень, он упал навзничь. Я бросился к нему. Все происходило как в замедленном кино. Потому что на бегу я видел его странно пустые почерневшие глазницы. Затем они откуда-то снизу заполнились красной жидкостью. Жидкость поднималась вверх, пока не заполнила пустоты и потекла по щекам к уху. Это была кровь. Парень не кричал. Он даже не пытался схватиться руками за место ранения. А со всех сторон к нам уже бежали люди. Мчались машины. Кто-то звал санитара. И тут до меня дошел весь ужас происшедшего. Парень решил позабавиться с детонатором и замкнул его на клеммы аккумулятора машины. Эта шалость стоила ему оторванного пальца, мелких ранений груди и полной потери зрения. Я содрогнулся и зашагал прочь. Нелепость и трагичность происшедшего на моих глазах так потрясла меня, что я не мог прийти в себя несколько дней.
Вторая трагедия, по дикому стечению обстоятельств, также произошла на моих глазах. Из соседнего разведбата к нам приехал газик их командира. Мы знали водителя этой машины. За его тонкую стройную фигуру, живой нрав и смуглую кожу его прозвали Цыганом. А приехал он в наше расположение по причине того, что его напарник, который должен был после демобилизации сменить его на этом посту, молодой солдат весеннего призыва, загнал в гранату взрыватель и никак не мог его оттуда вытащить. Но с такого рода «игрушками» наши оружейники не занимались. Это было скорее дело саперов. На счастье Цыгана его машина закапризничала и не желала заводиться. Он поднял капот и что-то ковырял в моторе. А в это самое время молодой солдат решил самостоятельно извлечь взрыватель при помощи ножниц, которые он нашел в бардачке. Прогремел взрыв. Над моей техничкой просвистели осколки. газик как бы переломился пополам и просел в том месте, где располагалось переднее сидение. Капот соскочил с подставки и больно ударил Цыгана по голове. С криком: «Салага! Деда хотел покалечить!» - Цыган пытался высвободиться из-под обрушившейся на него крышки капота. Когда ему это удалось, по его лицу сбоку бежала струйка крови. Но то, что представилось его глазам, заставило Цыгана оторопело застыть и замолчать. Молодого парнишку буквально размазало по сиденью и кабине машины. Кровь сочилась из каждой щели и стекала на траву. Все было кончено. Старослужащего солдата спасла случайность. Молодому же не повезло.

Наш комбат был страстным охотником. Да и мудрено было в Чехословакии не заболеть этим недугом, имея в руках оружие а вокруг непуганую дичь в таком количестве. В этой стране были на редкость смелые звери. Возможно, что охотничьи правила этой страны и природоохранные мероприятия сделали дичь столь многочисленной и не пугливой. Частенько зайцы выходили из леска и, замерев, смотрели на непрошеных гостей. Нужно было громко закричать или затопать ногами, чтобы напугать косого и заставить его удрать.
В одну из таких отчаянных охот, комбат, стрелявший зайцев просто из своей машины, напоролся на лесничих. Естественно, что на их требование остановиться и предъявить свою охотничью лицензию, подполковник ответил крепким русским словом. Но все же ему пришлось спешно уносить ноги из этого места. Неприятности с местной администрацией не входили в его планы. Мы, стоя у полевой кухни, с удивлением увидели, как из леса вначале на большой скорости вылетел газик комбата. Проезжая мимо нас, он кинул повару двух добытых животных и крикнул: «В общий котел! Вы меня не видели». А некоторое время спустя на небольшом мопеде к нам подкатил солидный усатый егерь и на ломаном русском языке спросил не проезжал ли здесь на машине пан полковник. Мы радостно закивали и сказали, что проезжал. Но указали направление прямо противоположное тому, в котором скрылся наш командир. Удовлетворенно кивнув нам, егерь сел на своего стального коня и покатил, поднимая сзади себя небольшое облачко пыли. Весь его вид говорил о неизбежности и неотвратимости наказания для нарушителя. Невзирая на чины и звания. Невзирая на сложное, практически - военное положение. Он был олицетворением порядка, которому служил, вероятно, всю свою жизнь.
А через пару часов наш комбат вернулся. Он сиял от удовольствия, выслушав наш рассказ о том, как мы обманули лесника.
Славным был в тот день наш обед. Он не только радовал нас обилием мяса, но и неповторимым ароматом и вкусом свежей зайчатины.

В начале октября приказом командира дивизии был сформирован небольшой отряд, в который вошли две танкоремонтные мастерские, одна аккумуляторная, одна токарно-механическая и одна сварочно-кузнечная технички. Были укомплектованы и проинструктированы экипажи. В состав группы, отправлявшейся в Венгрию на ремонт оставленной в ходе кампании техники, попал и я. Эта поездка немного скрасила мое существование и на короткое время улучшило настроение. Я очень любил дорогу. Люблю ее до сих пор. Думаю, что с этой любовью к поездкам, к машинам и приключениям я и умру. Это составная часть моей неуемной натуры. Частичка моего бытия, моей действительности.
Дорога пролегала почти по тем же местам, по которым мы входили в Чехословакию. До самого Комарома. Целью же нашей поездки в Венгрии был город Мишкольц. Именно туда оттаскивали наши ребята из эваковзвода поврежденные машины. Тащили их бесцеремонно, как сосиски в связке. По 4 штуки зараз. Благо стоявшие на вооружении взвода тяжелые тягачи на базе ИС (тяжелый танк времен Отечественной войны «Иосиф Сталин») играючи справлялись с подобной задачей.
Теперь в этой, почти мирной поездке, я мог подробнее разглядеть мелькавшие за окном кабины города и поселки. Насладиться красотой осенней Чехии. Оценить по достоинству прелесть Высоких Татр. Полюбоваться прекрасными чешскими девушками.
К нашему удивлению в городке со странным названием Йиглава (известном всем хоккейным болельщикам своим Дворцом спорта) мы не обнаружили ставших уже привычными лозунгов и надписей на стенах. Городок был чистеньким и опрятным. Из разговоров с местными цыганами, которых в этих краях проживает огромное количество, мы узнали подробности этого странного явления. Оказывается в этот городок сразу же после наших частей ввели немецкую комендатуру. Немцы с их педантичностью и любовью к порядку, расставили на каждом перекрестке парные патрули и ввели комендантский час. Эти ребята открывали огонь на поражение сразу же после 20-00. Без предупреждения. По всему, что двигалось или подозревалось в движении. На второй день пребывания в городе, комендант собрал почти все взрослое население на городской площади и приказал в течение суток очистить город от надписей и прочей чепухи. В противном случае... Впрочем, чехам не нужно было говорить, что могут сделать немцы в противном случае. Они имели на сей счет слишком печальный опыт с самого 1939 года.
Толпы горожан, с ведрами, тряпками, щетками, стиральными порошками, растворителями и прочими приспособлениями, трудились, не покладая рук. И через сутки городок приобрел тот вид, который нас так удивил. Правда, после этого была снаряжена делегация, которая слезно просила, и упросила таки военные власти, сменить немецкую комендатуру на более мягкую - русскую. Им пошли навстречу.
Однажды, на выезде из какого-то уютного и чистенького городка, мы оторвались на светофоре от колонны. Перед нами затормозил маленький «Трабант», в котором куда-то ехала чешская семья. Впереди сидели родители, а с заднего на нас таращились две девочки: лет одиннадцати и тринадцати. Их смешливые и симпатичные мордашки излучали безмятежное веселье. Очевидно девчушки обсуждали что-то чрезвычайно смешное, потому что видно было, как они заразительно смеются, падая время от времени на сидение. Судя по всему семья ехала за город на пикник или в гости. Но, когда внезапно загоревшийся красный сигнал светофора заставил их отца резко затормозить на перекрестке, и громада нашей машины буквально нависла над их маленькой машинкой, картина резко изменилась. Веселье и счастье внезапно сменились страхом. Глаза девчонок округлились. Они что-то в ужасе закричали. На их крик обернулся отец. Его лицо также выражало страх и растерянность. Те же чувства читались на лице молодой женщины - матери девочек. Наша летучка скрипнула тормозами, подалась немного вперед и, качнувшись на рессорах, с шипением остановилась в нескольких сантиметрах от бампера малыша. Я приветственно помахал им рукой, но мой дружественный жест вызвал прямо противоположную реакцию. Отец судорожно дернул рычаг скоростей и «Трабант», подпрыгнув, рванул с места. Его голубой кузов некоторое время мелькал перед нами, а сквозь заднее стекло на нас с ужасом глядели голубые глаза перепуганных детей.
По знакомому мосту мы вновь пересекли границу Чехословакии и въехали в Венгрию. Здесь в отличие от Чехии, не было видно ставших привычными лозунгов, листовок, надписей на стенах. Жизнь текла мирно и ничем не напоминала о том напряжении, которое мы испытывали на протяжении месяца.
Когда мы приехали к месту назначения, то увидели огромную танковую директрису, редкие посадки вокруг которой ощетинились сотнями орудийных стволов. Количество омертвевшей техники вызвало шок. Все это огромное стадо нам предстояло вернуть в строй силами пяти летучек и пятнадцати человек экипажа. Даже по привычным меркам мирного времени, с привлечением к работе экипажей нам понадобилось бы не менее полугода для их восстановления. Командование же отпустило всего три недели. Задача казалась непосильной и невыполнимой.
Нас разместили в опустевших казармах, где до вторжения в Чехословакию располагалась какая-то советская часть. В небольших комнатах располагалось не более 20 человек. Спали на двухъярусных койках. В центре комнаты находилась круглая печка-буржуйка. От нее к отверстию в стене тянулся коленчатый дымоход. Напротив входной двери находились два огромных окна. Комната располагалась на четвертом этаже. В конце длинного коридора находились туалеты, душевые и умывальники.
Нас отвели в столовую. Кормили тут неважно. Как в Союзе: скудно и невкусно. Мы уже успели привыкнуть к обильности и сытности фронтового пайка, а потому пополняли недостаток калорий консервами из сухого пайка, которым нас в обилии снабдили хозяйственники. Сразу же после завтрака, мы отправились на танкодром. Расставили свои машины, подготовили ремонтную площадку.
Предварительный осмотр эвакуированной техники, позволил определить размеры предстоящей работы. Сразу же ее всю разделили на три группы. К первой отнесли те машины, которым предстоял незначительный ремонт. Их должны были ремонтировать сами члены экипажей под руководством наших специалистов, и с нашими запасными частями. Ко второй группе отнесли машины, требовавшие среднего ремонта. Там работы также осуществлялись экипажем под непосредственным руководством наших людей. Таких машин оказалось большинство. К самой малочисленной группе отнесли машины, которым требовался серьезный ремонт: с заменой двигателей и основных агрегатов. Эти машины ремонтировали только наши ребята. Экипажи выполняли вспомогательную роль. Всех нас предупредили, что обкатку машин после ремонта будут делать все, свободные от работы. Нас проинструктировали и обучили примитивными приемам вождения гусеничных машин. Навыки вождения, как правило, были у всех. Обкатку предстояло делать на щадящих режимах по кругу. А потому, попав в разбитую колею танкодрома, можно было не беспокоиться. Машина шла сама.
После ужина мы пошли в клуб, где смотрели какой-то фильм. Кино мы смотрели практически каждый вечер. Это был единственный способ убить время. В те сентябрьские дни мы много работали, часто стояли в нарядах, охраняя технику, ходили в кино и мечтали, мечтали.
Многие и тут пили. Как выяснилось позже, источником средств на приобретение вина был бензин. Его в обилии сливали из баков машин, доставивших нас сюда. А когда баки опустели, в ход пошли бочки с НЗ, видневшиеся на единственном, пришедшем с нами грузовике. Но выяснилось это позже и при весьма комичных обстоятельствах. Как оказалось, запасов бензина хватило ненадолго и в ход пошло обмундирование. Некоторые поклонники «зеленого змия» спустили с себя все, вплоть до кальсон и портянок. И, как это не покажется парадоксальным, но и этот сомнительный товар находил покупателей. Они просто стучались в двери близлежащих домов и предлагали их жителям свой товар. А сами носили форму прямо на голое тело.
К тому времени, когда вся работа была завершена и нам нужно было возвращаться, оказалось, что ни одна из наших машин не может сдвинуться с места. Их баки были сухими, как песок в центре пустыни Кара-Кум. Такими же оказались и пять бочек с запасом горючего которые несла на себе бортовая машина. Для капитана Голова это было настоящим ударом. Но он не стал поднимать шум, ибо и сам неоднократно напивался и засыпал в кабине летучки, не найдя в себе силы добраться до казармы. Своим храпом он наводил ужас на часовых, тщетно пытавшихся определить источник постороннего шума, не дававшего им покоя от смены караула до смены. Видимо чудесное преобразование бензина в вино не обошло стороной этого доблестного командира.
24 сентября нам удалось заправиться горючим на складах той части, где мы квартировали. Отремонтированная техника должна была следовать к месту своего назначения собственных ходом. Мы же возвращались туда, где оставили свой батальон. В местечко Бубовице, что неподалеку от города Пльзень.
Дорога была изматывающе трудна. Лили непрекращающиеся дожди. Мы не успевали просохнуть. И, кроме того, что днем приходилось болтаться в кабине, ночами всех, кто не был водителем, выставляли в боевое охранение. В голове шевелилась лишь одна мысль: выспаться. Обсушиться согреться и выспаться.
Во время одного из ночных дежурств, когда мне выпало стоять смену вместе с мои другом Валерой Донченко, мы вдруг обнаружили, что у нас закончились сигареты. Курить хотелось невыносимо. И мы решились на отчаянный шаг. Отойдя немного в сторону от машин, скрытых в придорожном лесочке, мы с ним вышли на трассу. Тоскливый и мелкий дождик барабанил по плащпалаткам, накинутым на плечи. С пилоток стекали потоки воды. Мы уже почти не обращали на них внимания. Смазанные густым слоем масла автоматы, к утру покрывались красноватой ржавчиной. Масло не спасало.
По трассе одна за другой, слепя нас фарами, проезжали машины. Но мы не решались останавливать их. Внезапно, до нашего слуха долетел странный звук. Вскоре из-за поворота показался одинокий слабый огонек. Он двигался быстрее, чем пешеход с фонариком. Через минуту к нам подъехал мопед. На нем восседал усатый чех. с ружьем. Как по команде мы с Валерой вышли из темноты ему навстречу. Направив на него оружие, мы жестом приказали ему остановиться. Он повиновался. Но в глазах его не было ни испуга, ни тревоги. И мы не стали расспрашивать его кто он и откуда. И почему едет поздней ночью с ружьем. Мы просто попросили у него сигарету. Чех с сожалением развел руками, сказав, что он не курит. И мы отпустили его. Стрекотание его мопеда затихло через пару минут. А огонек мы еще долго видели мелькающим по улочкам располагавшегося в низине поселка.
Желание покурить становилось все нестерпимее. И мы решились. Валера остался на обочине, в темноте. Он прикрывал меня сзади. Я шагнул навстречу показавшейся из-за поворота машины и поднял руку. Машина замедлила ход, но не остановилась. Водитель явно был в замешательстве. Появление вооруженного русского солдата на этой дороге поздней ночью могло бы напугать кого угодно. Он как бы решал для себя задачу с несколькими неизвестными, взвешивая все возможные варианты своего поведения. Наконец машина остановилась. Но двигатель ее продолжал работать. Я подошел к ней со стороны водителя, держа наготове оружие. Мой фонарь осветил напряженные лица водителя и его пассажиров. На заднем сидении были женщины. Судя по всему, засидевшись допоздна в гостях, домой возвращалась семья.
Жестами я попросил закурить. И как бы вздох облегчения пролетел в машине. Люди расслабились. Заулыбались. Женщины на заднем сидении суетливо полезли в сумочку. Из протянутой пачки, я взял лишь две сигареты, но мне настойчиво всунули в руку всю пачку. Я поблагодарил этих людей, прижав руку к груди. Они уехали, а я долго глядел им вслед.
Мы закурили. Жадно глотая дым, наслаждались каждой затяжкой. Возвращались к жизни.
Вдруг из-за поворота вновь послышался звук мотора мопеда. К нам подъехал знакомый усатый чех. Но уже без ружья. Улыбаясь он протянул нам пачку сигарет. А нам стало стыдно. Ведь мы не предполагали, что этот солидный человек вернется под проливным дождем, чтобы привезти нам табак. Затея наша была не столько от отчаяния, сколько от скуки. От желания скрасить неуютную ночь.
Обертку от этих сигарет я с теплотой и благодарностью достаю порой из своей армейской тетради. И вспоминаю добродушное лицо немолодого уже человека, протягивающего нам дождливой и холодной ночью пачку сигарет. Не только как физическое наслаждение, но и как символ человеческого тепла и доброты. Несмотря ни на что.
Наше возвращение в часть было омрачено печальным известием. В день, когда отмечалось пятидесятилетие нашей дивизии - 27 сентября 1968 года - нелепо и трагически оборвалась жизнь заместителя командира нашего батальона по тылу майора Кривондасова. Со своими подчиненными: начальником ГСМ старшиной сверхсрочником и заместителем командира хозяйственного взвода они, изрядно выпив в честь юбилея, поехали на охоту. Хотели с мотоцикла пострелять фазанов. И когда после удачного выстрела они двинулись за тушкой, произошло то, что в один момент сделало вдовой жену майора, сиротами двух его дочерей и круто изменило судьбу нашего комбата, вынужденного уйти в отставку. Вместо него командиром батальона был назначен некий майор Котов. А мы из «тумаевцев» превратились в «котят». И если быть до конца честным, то я сильно жалел об уходе бывшего комбата. Он был суровым, но очень добрым человеком. И в чем-то напоминал мне отца. Очевидно тем, что был честным служакой, прошедшим войну. Человеком той же когорты кадровых офицеров довоенное еще закваски.
А случилось вот что. Майор Кривондасов сидел на заднем сидении мотоцикла, За водителем. В коляске сидел начальник ГСМ. Именно он и оказался тем метким стрелком, что поверг на землю фазана. Мотоцикл рванул с места. В этот момент старшина убирал автомат в коляску, не поставив его на предохранитель. Дернувшийся мотоцикл заставил палец старшины непроизвольно нажать на спусковой крючок. Раздался выстрел. Пуля прошла сквозь плечо водителя и снизу наискосок вошла в шею майора. А вышла через голову. Тело несчастного обмякло и навалилось всей своей страшной тяжестью на старшину, управлявшего мотоциклом. Затем оно сползло с сиденья и свалилось на стерню. Все было кончено. Отрезвление пришло мгновенно.
Состоявшиеся позже следствие и выездная сессия трибунала, признали убийство непредумышленным и старшина был приговорен к четырем годам условно. Он тут же подписал контракт на последующие четыре года и продолжил службу. А майор отправился домой, аккуратно запакованным в цинковом гробу. Груз 200…
Наше пребывание у местечка Бубовице длилось почти до декабря 1968 года. Морозы уже изрядно стали доставать нас. Особенно днем. По вечерам мы отводили душу в жарко натопленных палатках. Даже спать ложились, несмотря на морозы, в одном белье. Но днем мороз брал реванш и выстуживал последние капли тепла из наших тел. Не спасали ни зимние танковые костюмы, ни комплекты зимнего белья, ни выданные валенки. Пока печка в кузове согревала воздух, пальцы липли к металлу. Деревенели и становились непослушными. Но мне по-прежнему удавалось понемногу писать. Даже рождались неплохие стихи. Но тоска по дому становилась все сильнее. Перспективы же вырваться домой до демобилизации сводились к нулю.
Приезжавшая изредка автолавка позволяла на скудные средства купить немного мелочи. Сувениры, фонарики, перочинные ножички. Изредка покупались сладости. Но настроение не поднималось.
Несколько раз, находясь в карауле, мне приходилось ночевать на броне танков. Мы прогревали двигатель и вповалку ложились спать на трансмиссию (это место в кроме, где располагаются двигатель и коробка передач с бортовыми торсионами). Как правило, к утру, несмотря на танковые комбинезоны, мы примерзали к броне. До тела холод почти не добирался. Доставалось ногам, лицу и рукам. Но одежду приходилось отрывать с треском.