16.01.2010 - Воспоминания Андрея. Глава 6. Воровство.

Не знаю, как в других частях ЦГВ, но в нашем 29-м гвардейском Идрицком танковом полку воровство было распространённым и обыденным явлением. Мало того, в некоторых случаях умение украсть и остаться непойманым считалось едва ли не солдатской доблестью.

Зачастую сами офицеры толкали бойцов на подобные поступки. Вот типичная для того времени картина. Во время утреннего построения у одного из бойцов не обнаруживается, например, хлястика на шинели.

- Солдат, ты где хлястик прое*ал? - обращается к нему лейтенант-командир взвода.

- Не знаю, - отвечает солдат.

- Солдат, (пауза) чтобы через час (в вариантах, к вечеру, через сутки и т.д.) хлястик был, - приказывает взводный.

- А где мне его взять, - пытается возразить боец, но офицер его грубо обрывает

- Где хочешь, бери, хоть рожай, но чтобы хлястик был!

И в самом деле, где взять солдату хлястик? В магазине он, а также многое из того, что постоянно воровалось, не продаётся. Если и есть там какая
солдатская амуниция, так многие вещи, например, кожаный ремень, стоят чувствительно дорого для маленького солдатского жалованья, а всем ведь хочется к дембелю чуть-чуть крон подкопить. К тому же, как купишь что-то новое, так ещё больше рискуешь лишиться его при первом же несчастном случае. Да и магазин, хоть и рядом, но находится за пределами части, и без офицера в него не сходишь.

Есть другой вариант, попросить каптёрщика снять хлястик со старой шинели, если такая завалялась у него в каптёрке или иметь на вещевом складе знакомого прапорщика-сверхсрочника, так называемого "сверчка". Но старые шинели в каптёрках, как правило, подолгу не задерживаются, да и
знакомый "сверчок" со склада - тоже достаточно редкое везение.

Поэтому чаще всего боец, не особенно страдая от угрызений совести, просто снимает втихаря один хлястик (но бывает и пару, чтобы
про запас) с шинели из соседней роты, благо все они вывешены в коридоре, и тем самым начинает цепную реакцию хлястикохищений.

- Ну, что, солдат, хлястик достал? - строго спрашивает его на следующем построении командир взвода.

- Так точно, товарищ лейтенант, - весело и лукаво отвечает тот.

- Молодец, - усмехается офицер, смотри, чтобы снова не прое*ал!

Через день эпидемия воровства хлястиков перекидывается не только на другие этажи отдельно взятой казармы, но и на остальные подразделения всего полка, а ещё очень скоро многие владельцы таких дефицитных суконных изделий сами снимают их от греха подальше со своих шинелей и держат при себе, чтобы не украли. Удивительно, но спустя какое-то время круговорот хлястиков естественным образом прекращался, спрос на них, порою даже на весьма длительный срок сходил на нет, и успокоившиеся солдаты снова прикрепляли их на свои места.

В следующий раз подобная беда могла затронуть другой предмет обмундирования, например, шевроны на шинелях, эмблемы на петлицах или
звёздочки на пилотках, да мало ли на армейской одежде такой мелочёвки.

Больше других страдали от воровства молодые солдаты. Были случаи, когда даже среди бела дня у них срывали шапки, например, в толчее при выходе из клуба, а на подмену им бросали чью-нибудь ношеную - переношенную ушанку с набело вытравленной хлоркой фамилией прежнего владельца.

Утром или вечером, пока боец умывался, у него могли похитить не только содержимое карманов, но и свинтить с гимнастёрки все воинские значки, кроме, разве что, комсомольского.

Среди прочих особенно ценился знак "Гвардия", выдаваемый в начале службы каждому гвардейцу. Выглядел он солидно и чем-то походил на Орден Красного Знамени. В Советском Союзе "Гвардия" стоила недорого, но в Чехословакии легально купить её было невозможно, поэтому даже поцарапанная и с отколотой эмалью она ненамного теряла в цене и всегда считалась твёрдой валютой. При помощи нитролака, смешанного с красной пастой от авторучки или другими подсобными красителями, а также в результате длительной шлифовки ей возвращался почти первозданный вид. Немногие счастливчики из солдат и сержантов, может быть несколько человек на весь полк, кому удавалось съездить в отпуск домой, старались привезти с собой этих значков как можно больше. Каждую "Гвардию" несложно было продать даже за сто крон - немалые для солдата деньги, и таким образом пополнить дембельский чемоданчик подарков, да и в "чепок" лишний раз сходить.

Немало краж совершалось ночью: в эти часы солдат рисковал лишиться и ремня, и сапог, и пилотки, иногда крали даже портянки, если они были новыми. Некоторые военнослужащие складывали на время сна наиболее ценные вещи в карманы гимнастёрки, а гимнастёрку прятали под подушку или матрац, но и это частенько не спасало их от похитителей.

Разумеется, не стоит представлять эту ситуацию утрированно, как, если бы проснулся утром батальон, и одеть нечего; и стоят все или, хотя бы несколько человек, обобранные до нитки, как проигравшиеся в пух и прах незадачливые картёжники. Нет, такого, конечно же, не было. Кого-то и за всю службу ни разу не обворовали, хотя он ничего и не прятал: в первые месяцы повезло, а потом сам заматерел, другие стали его бояться - не решались связываться. Кое-кого, напротив, обчищали ни единожды. А в целом, чуть ли не через день у кого-нибудь что-нибудь, да пропадало, причём, пропадало также постоянно, как и бесследно. Не припоминаю ни одного случая, чтобы хоть раз, хоть что-то из украденного нашлось.

Особенно часто разворовывались прикроватные тумбочки. Из них исчезали карандаши и авторучки, конверты и тетрадки, мыльницы и мыло, иголки и нитки, станки для бритья и лезвия, вакса и обувные щётки, зубная паста и подшивочный материал и, что совсем уж непонятно и неизвестно для каких целей, подержанные зубные щётки, и, внимание психиатры, письма и фотографии из дома.

Сложно поверить, но у нас похищали даже писуары из туалетов и обычные урны для мусора.

Территория нашей части отличалась безупречной чистотой: повсюду была установлена, наверное, не одна сотня совершенно одинаковых урн.
Располагались они в десяти-пятнадцати метрах друг от друга и каждое утро и вечер очищались от окурков и прочего сора. Случалось, что дневальный, вышедший около них прибраться, не обнаруживал одну из мусорок на месте. Куда она исчезла, и кому понадобилась - неизвестно, но без неё наряд не сдашь, в магазине, разумеется, не купишь, а сам - не сделаешь. Офицеру побежишь докладывать о пропаже, тебя же виноватым и выставят, что не уследил, поэтому смекалистый солдат, не долго думая, тащит урну от соседней казармы, а ещё безопаснее из парка боевой техники: там они такие же, и стоят, как и везде на каждом шагу, да и пропажу заметят не скоро. Это - и воровством - то не считалось, а так, вроде как игра: кто быстрее соберёт необходимый комплект для сдачи дежурства.

Вообще, в нашем полку воровалось всё, абсолютно всё; и не только то, что плохо лежало, но и то, что хранилось, как положено, а порою, и лучше некуда.

Это особенно впечатляет, если учесть, что 29-ый гвардейский Идрицкий танковый полк никогда не являлся последним захолустьем на карте ЦГВ, воплощением всевозможных армейских пороков и сборищем для прохождения службы преступных элементов со всего Советского Союза. Напротив, располагаясь в столице всей группировки - Миловицах, он неизменно был примером дисциплины, порядка и армейской выучки и регулярно признавался эталонным, витринно-выставочным и одним из лучших в составе такой же придворной и показушной 15 - ой гвардейской Мозырьской танковой дивизии.

Может быть, покажусь нескромным, но не удивлюсь, если при детальном изучении различных показателей боевой и политической подготовки выяснится, что 29-ый считался одним из самых-самых не только в числе прочих танковых, но и, вообще, среди всех частей Центральной группы войск.

Даже то, что во втором батальоне нашего полка служил танковый экипаж, не знаю уж, по каким критериям, но признанный вторым во ВСЕХ(!) Вооружённых силах Советского Союза, говорит о многом. Экипаж, занявший первое место, был, кажется, из Таманской или Кантемировской дивизии.

Регулярно нас проверяли и инспектировали; ни одна высокая комиссия в составе даже генералов из Москвы и вплоть до самого Министра обороны не обходила наш полк стороной. У нас шутили, что, по всей видимости, как спускались они с трапа самолёта, так первым делом:

- А не посетить ли нам образцовый, орденов такого-то и такого-то 29-ый гвардейский Идрицкий?

В этом отношении любопытна байка про солдата и генерала. В какую-то часть, где выше подполковника уже много лет никого не видели, неожиданно приехал аж генерал-лейтенант. Идёт он по территории, а навстречу ему солдат: воротничок расстёгнут, ремень приспущен; прошёл около генерала - ноль внимания. Генерал ошалел, не знает, с чего и начать

- Ты что это, - спрашивает, сукин сын, генералу честь не отдаёшь?

- Ой, виноват, товщ гнерал, с прапорщиком вас спутал.

(Для читателей, не имеющих отношения к армии: у генерал-лейтенанта, как и у прапорщика, по две звёздочки на погонах, однако у первого они, ну, очень большие, а у второго - совсем маленькие)

Так вот, если бы боец нашего полка и перепутал генерала с прапорщиком, то совсем по другой причине; и те, и другие не являлись для нас редкостью. В любом случае честь бы он отдал: солдаты в 29-ом танковом отдавали честь даже прапорщикам.

Конечно, при встрече один на один, исходя из собственного опыта, некоторых <мягких <прапоров игнорировали. Также никто не козырял своим прежним сослуживцам, оставшимся на сверхсрочную, но в пределах видимости офицера - отдавали честь всем без исключения.

Читаю порою воспоминания бывших солдат ЦГВ разных годов службы и различных воинских частей и диву даюсь: один, пишет, с чешкой "интернациональную" любовь крутил, другой, пива вдоволь напился, третий - ножики на "дембель" из штык-ножей вытачивал, четвёртый - последние два с половиной месяца, как он сам же выразился, "ничего не делал, кроме того, что спал от души, развлекался и загорал на ярком солнышке".

Где же я-то служил, может вовсе и не в ЦГВ? Какие там чешки, какое пиво - не буду говорить за весь 29-ый Идрицкий полк, но, по крайней мере, танкисты нашего первого батальона представительницами прекрасного пола могли любоваться только по телевизору, на картинках или на фотографиях. Я уже писал в главе "Солдатская кухня", что за полтора года в ЧССР мне довелось воочию увидеть ближе двух метров лишь трёх женщин: продавца-бармена из чепка, полкового библиотекаря и посетившую наш полк эстрадную артистку Клару Новикову.

Про пиво и говорить нечего. Наши танкисты скорее бы поверили, что какого-нибудь солдата назначают на должность командира батальона, чем
в то, что он где-то, хотя бы даже не попил, а понюхал пивной пены.

А что до дембелей, то пахать им приходилось до самого последнего дня и ненамного меньше чем обычным <слонам в любом значении этого слова: и как молодым солдатам, и, подобно вечно загруженным работой покорным животным. Иногда случалось, что дeмбеля снимали уже с выезжавшей на танковую директрису машины, потому что в этот же день был его самолёт домой. Или так, вывесят фамилию солдата в списках на рейс в Союз, а он полы драит в казарме или ещё не вернулся со стрельбища.

Вся наша служба это сплошные стрельбы, учения, стрельбы, обслуживание боевой техники, строевая подготовка и снова стрельбы, наряды, муштра, и всё это настолько спрессовано, что и лезвие бритвы протиснуть некуда.

Перечитываю воспоминания бывших цэгэвэшников и не нахожу подобного подразделения, где бы простой солдат был так одновременно задавлен "уставщиной", загружен работой и измотан психозом образцовости от первого до последнего дня. И тем удивительнее и причудливее кажется проявление у нас всех без исключения общеизвестных явлений армейской жизни, в том числе и дедовщины, а в данном случае и воровства.

- Как же у вас такое творилось, куда смотрели дежурный и дневальные, почему офицеры никаких мер не принимали, - спросит меня кто-нибудь.

Действительно, наряд по батальону отвечал за сохранность имущества личного состава, но проконтролировать три танковые роты плюс взвод обеспечения было очень сложно: с места дневального "у тумбочки" просматривалась всего лишь часть их расположения.

Потребовать же возмещения ущерба у наряда решались только бойцы более раннего, или, хотя бы равного с ним призыва, да и то не во всяком случае. Не пойдёт же обворованный "слон", пусть даже и младший сержант, к дневальному "дедушке", чтобы сказать:

- Товарищ, рядовой, вы не уследили за моей пилоткой. Приказываю вам немедленно найти её или сбегать в магазин и купить мне новую.

Любопытно было бы посмотреть на такую сцену. Я полагаю, в первые секунды любой "дедушка" потерял бы дар речи от наглости "слона", ну, а потом - дальнейшее развитие этой фантастической ситуации я предсказать не берусь.

Но, возразите вы, обворованный солдат мог бы обратиться за помощью к офицерам или прапорщику. Действительно, если бы он так и сделал, а ещё лучше поднял шум и пошёл напрямую к комбату, замполиту или начальнику штаба, то, велика вероятность, они бы заставили наряд по батальону скинуться и купить пострадавшему новую пилотку, но горе тому "слону" или "духу", кто решился бы на подобное. На всю оставшуюся службу заклеймили бы его другие бойцы
прозвищами "стукач" и "заложник" и навсегда низвели бы его в самую низкую, презренную и постоянно <чморимую касту отверженных. Даже спустя много месяцев, уже сам став "дедушкой", не испытывал бы он уважения не только своих сверстников, но и самых молодых, но "правильных слонов и духов".

По негласным и жёстким правилам армейской морали, пожаловаться офицеру, а уж тем более попросить у него помощи или защиты в случае конфликта с другим солдатом считалось самым гнусным и непростительным проступком.

Представьте нереальное развитие событий, что обворованный "слон" в порыве гнева убивает из-за пилотки дневального "дедушку". Ясно, что после этого он прямым ходом отправился бы в тюрьму, но никто, даже из старослужащих и друзей погибшего не посмел бы вылить на него столько оскорблений и ненависти, сколько досталось бы ему, попробуй он "настучать" командирам.

Офицеры нашего батальона, и сами не очень любили разбирать ситуации, связанные с мелким воровством. В этом отношении они придерживались известного солдатского правила: в большой семье е*лoм не щёлкай или, что звучит несколько помягче, в большой семье не щёлкай клювом.

При объяснении армейских афоризмов литературным языком всегда возникают немалые трудности, и преодолеть их, не потеряв смысла или своеобразного солдатского юмора, достаточно сложно, а порою и неосуществимо. Не переводить же упомянутую выше поговорку таким образом: в большом и дружном коллективе будь всегда начеку и не теряй бдительности, иначе чего-нибудь лишишься, или чего-то тебе не достанется, или возможны другие непредсказуемые и неблагоприятные последствия.

В солдатской же среде мало кто рассматривал воровство исключительно в чёрно-белом цвете: как только хорошее или, напротив, неизменно плохое явление. Не существовало и единого, общего для всех отношения к нему, каждый был свободен в выборе своей позиции. Можно лишь говорить о весьма
приблизительной, усреднённой нравственной оценке воровства солдатами и такой же неустойчивой атмосфере вокруг этого. Так, например, украсть что-либо у сослуживца из своей же роты было тяжким грехом, соизмеримым, разве что с доносительством. В отношении же бойца из другого подразделения подобный поступок порицался уже в меньшей степени, а укравший у "стукача" - как будто и не воровал вовсе, а выполнял функцию, так сказать, карающего бича возмездия.

Зачастую кражи не осуждались, если они совершались якобы в воспитательных целях, допустим, у молодого и строптивого "слона" обчистили
карманы, так как он добровольно не захотел "помочь" кронами "дедушке".

Любопытная закономерность просматривалась и в отношении к предмету хищения: чем сильнее он был обобществлён, тем снисходительнее воспринималась его кража. Исходя из этого, воровство чьих-то личных вещей, например, мыла, всегда считалось более безнравственным, чем какого-нибудь ключа от танкового люка, закреплённого за целым экипажем или детали от каркаса палатки для всей роты. Если продолжить дальше, то хищение общеполкового, условно "ничейного" имущества, особенно, мелочёвки - этих же ложек из столовой, не подумали бы назвать воровством даже самые совестливые солдаты.
Зачастую это преподносилось как составная часть армейской смекалки и удали, некий талант в трудных условиях самого себя всем обеспечить. Хотя и здесь не всё так однозначно. Как я уже отмечал в главе "Солдатская кухня", выносить из столовой в карманах хлеб и сахар не считалось за воровство, но порицалось хуже краж, как унизительное, недостойное, "духовское" поведение.

Более других у нас ценилось и уважалось умение что-либо незаметно стянуть не столько лично для себя, сколько на общее дело, например, для всего экипажа, взвода или роты. Это называлось достать, и обладающий такими способностями, неважно, что он принёс, уголь ли для печки на учениях или кусок пасты ГОИ, всегда был в почёте и уважении и вообще считался толковым солдатом.

Тот же, кто не умел красть вообще, рано или поздно попадал в такую ситуацию, которую разрешить, не прибегая к воровству, было почти невозможно. Оставалось, или очень быстро обучиться этому, или рисковать стать изгоем, неудачником и козлом отпущения, как для офицеров, так и среди своих товарищей.

Как уже было сказано выше, чаще всего обворовывали молодых солдат, но, порою, пострадавшими оказывались даже самые аксакалистые "дедушки". Подобная кража на моей памяти случилась из расположения нашего батальона.

Ночью кто-то проник в каптёрку одной из танковых рот и украл почти все дембельские чемоданы с покупками. Каптёрка располагалась на втором этаже рядом с оружейной комнатой, и дверь в неё была в полуметре от тумбочки, около которой круглосуточно дежурил дневальный. Единственное окно каптёрки выходило на глухие пустынные задворки части, через него-то и пробрались внутрь помещения воры. Стекла они не разбили, а аккуратно достали из рамы и прислонили к стене казармы.

Неизвестно, как им удалось дотянуться до второго этажа - внизу не было найдено не только лестницы или каких-либо приспособлений, чтобы забраться наверх, но даже следов от них. Трава, и та не была примята. Дневальный, конечно же, ничего не видел и не слышал.

Загадочным оказалось и то, что воры забрали не все чемоданы, а оставили два или три их них, даже не пытаясь раскрыть.
Предполагали, что владельцы чудом сохранившихся чемоданов были каким-то образом связаны с похитителями; офицеры организовали расследование, несколько раз этих солдат вызывали, допрашивали, расспрашивали, но не выявили не только никакой связи с хищением, но даже дружеских отношений у них между собой. Да и сами они уже были не рады сохранности своих вещей; скорее напуганы и расстроены, что подозрение легло на них, испытывая на себе косые взгляды
товарищей.

Во всём полку тщательно проверялись казармы, боксы, подвалы, каптёрки, бытовки, кладовки и даже, какое кощунство, Ленинские комнаты, но и здесь никаких следов, никаких зацепок.

В небольшом лесном массиве, примыкавшем почти вплотную к задворкам нашей казармы, были обшарены все кусты, исследована всякая кочка, рассмотрено со всех сторон каждое дерево. Несколько раз, выстроившись цепью, мы проходили этот лесок вдоль и поперёк, но так ничего и не нашли.

Конечно, больно было смотреть на несчастных дембелей. За несколько недель до окончания службы их лишили всего, что копилось столькими долгими месяцами, из-за чего приходилось ограничивать себя в одной из немногих солдатских радостей, как посещение чепка и, особенно обидно, пропали письма из дома, немногочисленные фотографии, а у некоторых и дембельские альбомы.

Вообще, в нашем полку не считалось зазорным отправляться домой без дембельского альбома: купить фотоаппарат было негде, хранить его сложно, да и офицерами, мягко говоря, фотолюбительство не особенно поощрялось. На фотосъёмку было очень много ограничений: тут - нельзя, здесь - не разрешено, а сниматься около боевой техники запрещали категорически. За всю службу в ЦГВ у меня имеются лишь три фотографии: одна, сделанная в гарнизонном Доме офицеров, другая - полуподпольно в казарме и ещё один снимок фотокорреспондента, попавший в семнадцатый номер журнала "Советский воин" за 1987 год.

Кроме того, оформление дембельского альбома предполагает достаточное количество свободного времени, а его-то у большинства танкистов попросту не было в отличие, например, от солдат взвода обеспечения, которые жили в казарме рядом с нами.

У них и альбомы делались чаще, а отсутствие фотографий восполнялось многочисленными красочными иллюстрациями и избитыми солдатскими афоризмами.

Иное дело дембельский чемодан. Увольняться без него считалось у нас недопустимым и даже, в какой-то мере, унизительным; вроде, как и не дембель ты, и не служил вовсе, а так, все два года "слоном" пробегал. Пусть и полупустой у тебя он, но должен быть обязательно, если, конечно, ты уважаешь себя и хочешь, чтобы тебя уважали другие.

Ничего не оставалось обворованным дембелям, как снова купить себе чемоданы, а стоили те ни много, ни мало по 150 крон, побросать в них, насколько хватило денег, пакетиков с конфетами и печеньем и в расстроенных чувствах улететь домой.

Примерно через полгода останки нескольких из украденных чемоданов случайно обнаружились в том самом лесном массиве, который мы так тщательно прочёсывали. Замки на них были сломаны, крышки оторваны, а сами чемоданы настолько раскурочены, словно кто - то вымещал на них свою злобу.

Менее громкие кражи дембельских вещей хоть и не часто, но от случая к случаю в нашем батальоне также происходили: то одно своруют, то другое. Для "дедушек" всегда было головной болью, где и как спрятать свои покупки.

В тёплом и сухом подвале нашей казармы каждая рота имела свой закуток, обшитый досками или фанерой и оборудованный под кладовку для хранения лопат, мётел и другого необходимого в любом хозяйстве инструмента. Некоторые старослужащие устраивали в таких кладовках тайники для хранения приготовленного на дембель.

Несмотря на то, что в подвале было темно и почти ничего не видно, хранилища эти постоянно обнаруживались и разворовывались, и снова устраивались в ещё более труднодоступных местах.

Вообще, подвал обладал для солдат какой - то неведомой, притягательной силой. Большим и достаточно редким удовольствием считалось спуститься в него после обеда, прижаться спиной к огромным нагретым трубам и минут двадцать полежать в темноте и тишине, слушая лишь возню и попискивание мышей. В казарме днём отдыхать на кроватях, тем более в одежде, категорически запрещалось.

Конечно, расслабиться на трубах могли только "деды", в крайнем случае, "кандеды". "Духи" и "слоны" туда и близко не подпускались.

Заглянешь, иной раз после обеда в подвал - темно и тихо, и как будто нет никого. Постепенно глаза привыкают к темноте, и видишь, что на трубах все свободные места заняты; на каждом участке их, и даже на каком - нибудь изогнутом и неудобном колене расположился "дедушка"; глаза полузакрыты, руки сложены на груди; лежит солдат и вспоминает свои прошлые годы на гражданке, а может уже мечтает о том, как отслужит он оставшиеся недели и на серебристом сверкающем лайнере вернётся к себе домой, на родину, и начнётся для него новая, длинная и счастливая мирная жизнь.

Вдруг свет фонарика и крик офицера или прапорщика: "Там-тара-рам, мат-перемат, опять замок сломали, марш все из подвала!"

Вздрагивают солдаты, осторожно поднимаются с труб и, щурясь от света, выходят на свежий воздух. К слову сказать, отдохнуть в подвале удавалось нечасто; батальонное начальство запрещало ходить туда, кроме как за инструментом. Какие только замки не устанавливались на входе: и врезные, и накладные, и навесные - все рано или поздно ломались или срывались, комбат даже грозился заварить металлическую дверь в подвал сваркой, но в годы моей службы до этого дело не дошло.

Что говорить о кладовках и каптёрках, если кражи совершались даже из закрытых, опломбированных и охраняемых караулом танковых боксов, причём, по слухам, теми же, кому было приказано эти боксы охранять. Подозревали, что занимаются этим часовые из отдыхающей смены. Будто бы по ночам, чуть ли не с ведома некоторых офицеров, имея доступ к оттискам печатей и подбирая ключи, или просто отжимая створки ворот, они проникают в боксы и шарят по чужим боевым машинам. Я не имею доказательств причастности офицеров к кражам из боксов, и также не могу ручаться в подлинности следующей истории, которая будто бы произошла за год или два до начала моей службы в ЦГВ. Рассказывали, что в каком-то подразделении танк по тревоге тронулся с места и потерял гусеницу. Она развернулась и слетела с катков, так как один трак её был ночью украден. Кто хоть раз видел танки, тот поймёт, что значит в потёмках, незаметно и без шума снять многокилограммовый трак.

Всем было интересно, для чего его стащили, не на металлолом же сдавать. Подозревали, что, наверное, на танкодроме или на стрельбище Мимонь кто-то погнул гусеницу на учебном танке, например, во время очень сильного удара о большой камень, и заказ поступил именно оттуда.
Снять трак с боевой машины из закрытых и охраняемых вооружёнными часовыми боксов показалось, по-видимому, легче, чем выправить его, или каким-либо законным образом заменить помятый. Нет смысла говорить, что похитителей тогда не нашли.

Конечно, своровать трак - невероятный, из ряда вон выходящий случай. Я даже не возьмусь утверждать или опровергать его достоверность. Буду благодарен, если кто-нибудь, более осведомлённый в этой истории, поделится своими воспоминаниями.

Но и на моей памяти случаи хищений из боксов время от времени происходили. Как - то раз бесследно исчез зимний шлемофон, регулярно что-нибудь пропадало из ЗИПов, (ЗИПы - сокращённое: запчасти и принадлежности; большие металлические короба, прикреплённые к башне или находящиеся в корпусе танка и служащие для хранения инструмента и другого имущества.), несколько раз помахали "дедушкам" ручкой хранившиеся там покупки на дембель, всего и не упомнишь.

Ни для кого не являлось большим секретом, что привлекало в танковых боксах воров в первую очередь. Это не траки, не автоматический механизм заряжания, не прочие детали боевых машин и даже не содержимое ЗИПов, а другой великий соблазн - спрятанные в них дембельские вещи и деньги - кроны.

Кроны!

Вот главная и самая желанная цель всех воров. Из-за крон водители автомобилей продавали чехам бензин, из-за крон похищались значки и предметы амуниции, из-за крон тащили даже такую мелочёвку, как стержни к авторучкам, всё для того, лишь бы не тратить свои, но заполучить дополнительные кроны.

Нюх жуликов на кроны был просто феноменальным. Один наводчик орудия перед укладкой снарядов, конечно же, не в центральный вращающийся механизм, а в специальные боковые ниши, засунул свои купюры куда - то в самую глубь танкового нутра, да так далеко, что, не выгрузив снова снаряды, до денег было бы не добраться. А работа это достаточно тяжелая, в три погибели, требующая большой аккуратности, времени не менее получаса и, желательно, напарника. О кронах солдат, разумеется, никому не говорил. Каково же было его изумление, когда, спустя несколько месяцев, денег на месте не оказалось.

Другой боец, командир танка, разобрал массивную рацию Р-123 и спрятал свои сбережения в ней. Через пару недель результат оказался аналогичным.

Ещё один, молодой, но сообразительный механик-водитель пришил маленький кармашек-кошелёк к внутренней стороне трусов, полагая, что это уж точно, понадёжнее, чем в танке. Наивный. Утром проснулся, побежал в туалет по надобности, заглянул в трусы - нет кошелька. Чисто срезано, одни нитки торчат.

Проблема воровства в ЦГВ в той или иной степени затронула и население Чехословакии. Иногда нам приходилось слышать истории, как советские солдаты и даже офицеры из какого-нибудь подразделения что-либо украли у местных жителей. За весь свой полк отвечать не берусь - не знаю, но, по крайней мере, со стороны бойцов нашей роты воровства в отношении чехов и словаков почти не было.

Причин тут несколько, но меньше всего их в каких-то особых, высоконравственных качествах советских танкистов. Исходя из специфики 29-ого танкового полка, о чём я уже упоминал выше, а также вследствие особенностей нашего батальона, мы попросту были надёжнее других изолированы от гражданского населения и их имущества.

Не знаю, как в других танковых батальонах, но в нашем бойцы почти не имели дел вне расположения своей роты, как, например, такое бывает у разведчиков, связистов, водителей автомобилей и прочих. Очень редко, чтобы отдельно взятый танковый взвод, экипаж, а уж, тем более один боец, занимались чем - то особенным, отличным от других.

Если и оставят кого-нибудь в казарме оформлять боевой листок, так у него ежеминутно будет стоять над душой замполит, а обычно, пушки чистить - вся рота чистит, снаряды загружать - все загружают. А солдат в танковой роте всего 26 человек на 5 офицеров, самовольная отлучка любого, даже на несколько минут, сразу бросается в глаза. Для примера, в мотострелковой роте эти же 5 офицеров уже на 99 солдат.

Стараюсь быть объективным, но вспоминаю лишь два случая, когда танкисты нашей роты что-либо украли у чехов. Один из них произошёл во время обслуживания техники в парке. Не помню, по какой причине, но все наши командиры куда-то ненадолго отлучились. А в полукилометре от забора части в небольшой ложбинке созрела черешня: крупная, сортовая, хоть и росла вдоль обочины. Около дорог в Чехословакии нередко высаживают фруктовые деревья, и не какие - то дички, а хорошие, отборные сорта. По нашим представлениям они считаются как бы ничьи, вот один из солдат и решил сбегать по-быстрому - туда и обратно. Не прошло и тридцати минут, как он вернулся, но всё - равно, не успел - прямо в руки ротному попался и тут же был отправлен дневальным по батальону с обещанием в следующий раз путёвки на гауптвахту.

Но, если бы советские военнослужащие только лишь лакомились черешней, вишней, грушами; нередко воровство происходило в форме варварства. Рассказывали, что некоторые бойцы, не долго думая, рубили толстые ветки, а то и всё дерево целиком, чтобы удобнее было срывать плоды и не тянуться.

Проезжали мы как-то на учениях около небольшого озера: красиво, ухожено, лебеди почти ручные плавают и нас совсем не опасаются. В Чехословакии на многих водоёмах можно было увидеть не только этих прекрасных птиц, но и гусей, уток, ещё какую-то мелюзгу. Нас всегда удивляло, что в такой крохотной и густозаселённой стране, где и лесов-то почти нет, столько кишит живности, причём разница между домашними и дикими животными у них весьма условная, скорее какая-то трогательная идиллия. Смотришь, на опушке коровы пасутся, тут же, едва ли не под ногами у них, зайцы бегают, на полянах обустроены кормушки для оленей, кто-то уже и кабанов с выводком поросят заметил.

И всё это зверьё не чувствует себя братьями меньшими рода человеческого, не замирает от страха при виде Homo sapiens, напротив, разгуливают везде по-хозяйски, как у себя дома, хотя, это ведь и есть их обитель. Да и кого им пугаться, здесь их любят и охраняют, повсюду в лесах домики егерей, к ним хорошие грунтовки подведены. Кое-где даже деревья пронумерованы белой краской; неогороженного муравейника, и то не встретишь, а они тут чуть ли не на каждом шагу.

Но наш советский человек ещё недалеко ушёл от первобытного охотника: у него при виде зверя - сразу инстинкт: немедленно убить и съесть; а если не съесть, то всё равно - убить.

Возвращаемся с учений около того же озера: лебедей нет, на берегу кострище, повсюду перья разбросаны. А это, говорят, солдаты их изжарили и съели.

В другом месте, рассказывали, офицеры нашли себе поувлекательней забаву: гонять по полю на танках и давить зайцев. Именно, не стрелять, а давить. А стреляли они потом кабанов, из автомата, разрывными пулями. Конечно, я не могу сказать, что последний случай видел своими глазами, но слышал неоднократно от других, в том числе, и от одного лейтенанта.

К чести 29-ого танкового полка, все эти истории имели отношение к солдатам и офицерам других подразделений. Стараюсь быть объективным и честным, но ничего подобного про наших бойцов и командиров не приходит на память.

Если же говорить о своей роте, то кроме случая с черешней, припоминаю только один эпизод, когда мы обворовали чехов. Произошло это на каких-то учениях, когда нам понадобилось бревно для самовытаскивания, старое, кажется, потерялось. Решили взять самовольно, иначе говоря, украсть.
Зная, чем это грозит, командир роты приказал не просто спилить дерево под самый корень, но делать запил ниже уровня мха и опавшей листвы и чуть ли не углубиться в землю. Оставшийся пень мы изрубили на мелкие кусочки, засыпали дёрном и замаскировали тем же мхом. Ненужные ветки и сучья измельчили и даже опилки собрали до последней крошки и всё это спрятали в прошлогодних листьях.

Подобные предостережения не казались напрасными. Рассказывали, что штрафы в Чехословакии за подобную порубку были драконовскими. На удивление, большая часть солдат одобряла такую строгость, и лишь немногие считали её чрезмерной.

В силу всех перечисленных выше причин не было среди наших танкистов и воровства чего-либо для сбыта местному населению. Да и что продавать-то нам по большому счёту: топлива в баках более полутора тонн, но незаметно слить его недостаточно технически подготовленным солдатам
непросто. Остальное же, или никому не нужно, или исчезновение этого сразу бросается в глаза, не потащишь же зенитный пулемёт на продажу. Хотя, ходили слухи, в каком-то подразделении с учебного танка исчез прибор ночного видения, и командира обворованной машины долго не отпускали на дембель, пока шло разбирательство по этому делу.

И ещё, чтобы сейчас ни говорили, что воровство у русских чуть ли не в крови, не раз приходилось слышать истории, как некоторые чешские граждане первыми проявляли инициативу и просили наших солдат продать им по дешёвке бензин, солярку и другое военное имущество. Чаще всего они обращались к тем из них, кто, как, например, водители автомобилей оказывался вдали от своего подразделения.

Пару раз на Мимони подходили чехи к танкистам и нашей роты. Не знаю, с какой целью, потому что не успевали они рта раскрыть, как офицеры достаточно вежливо, но твёрдо брали их под локоток и отводили в сторону, чтобы не отвлекали от дел.

Завершая эту главу, хотелось бы отметить следующее. Несмотря на то, что кражи в нашем полку имели достаточно широкое распространение, я полагаю, не так много солдат совершало их из каких-либо корыстных побуждений, по зову сердца или воровской приверженности этому занятию. Ещё меньше было оставшихся кристально честными и за всю службу не запятнавших себя хотя бы самыми ничтожными хищениями. Другое дело, что со временем многое позабылось, да и некоторые поступки, как я уже отмечал, и кражею-то у нас не считались.

Основную массу и подавляющее большинство всё же составляли те, кто не собирались красть и не стремились к воровству, но не выдерживали давления обстоятельств и с большими или меньшими муками совести, а порою и без них принимали предложенные им правила выживания.

Конечно, воровство - не самая славная и героическая сторона жизни нашего полка и Центральной группы войск в целом. Может быть, кому-то и неприятно об этом вспоминать, но всё это было, как были и мы, простые солдаты ЦГВ, заброшенные за тысячи километров от родного дома и принёсшие с собой все неоспоримые достоинства и все безусловные недостатки той легендарной армии и той, казавшейся несокрушимой страны, которую мы представляли.